Вестник Кавказа

Тбилисские истории. Ремонт

Юрий Симонян
Тбилисские истории. Ремонт

Когда-то рай и ад были соединены мостом, по которому можно было раз в неделю обитателям ада на несколько часов заглянуть в рай, и наоборот – из рая заглянуть на огонек в ад. Со временем мост пришел в негодность. Ангел и черт встретились и договорились мост отремонтировать на паритетных началах: обитатели рая ремонтируют его со своей стороны, а ада – со своей, до смычки. Черт пришел на свою сторону, объяснил, что и как – работа закипела. День работают, два работают, мост с адской стороны уже принимает четкие очертания, а с райской стороны – ничего. Обитатели ада четверть моста уже привели в нормальное состояние, когда со стороны рая, наконец, появился кусок арматуры. Адовцы свою половину моста отремонтировали, с той стороны только вторая арматура возникла. Посовещались обитатели ада и решили продолжить работать – раз в неделю в рай можно попасть, хоть какое-то развлечение. Через некоторое время вплотную подошли к райской стороне, а оттуда как торчали две арматуры, так ничего и не добавилось. Закончили ремонт моста – радость, смех, объятия. А черт ангела спрашивает: "Что ж ты договор нарушил – мост целиком мой народец починил". Ангел отвечает: "Ты не поверишь, но в раю ни одного ремонтера не нашлось".

                                                                                                                                         Тбилисская притча

В глазах благоверной стояли слезы, и я уступил, хотя ее навязчивая идея о ремонте вызывала бешенство. От переживаний у меня посередине лба вскочил большущий прыщ. Но отказывать не получалось. Ситуация доходила до края.

Летом, пользуясь моей недельной командировкой, она собственноручно постаралась как-то улучшить кухню, и сделанное назвала ремонтом. Я пытался понять, как было лучше - до того, как она взялась за кисть, или все-таки после. Но понять не смог. Осознав, что овладевает инициативой, она стала методично обвинять меня в том, что я закуриваю стены, якобы желтеющие от табачного дыма. Я спорил, временами соглашался, чтобы снизить накал, но продолжал курить. Однако наступил момент, когда препираться половину суток на тему, нужен ремонт, или можно обойтись, стало бессмысленно. А потом уже и опасно.

Итак, я согласился, потрогал прыщ на лбу, и попытался взять хитростью. "Но тогда сделаем необычный ремонт", – сказал я и, как оказалось, дал страшного маху. Она кивнула. "Например, лоджию превратим в "кубрик". И вообще квартиру стилизуем под корабль. Средневековую пиратскую шхуну", – продолжал я. Она снова кивнула. "С потолка будут свисать куски каната и веревочная лестница. К стене я прибью штурвал, а к другой что-то вроде якоря. Вывесим черный флаг, окно сделаем круглым, а пол - слегка наклонным, как будто корабельная качка..." – фантазировал я. Она не испугалась и опять кивнула: "Как угодно – хоть вертикальным, но давай делать ремонт". "Ты ведь знаешь, какие адские врата собираешься распахнуть?" – спросил я, чувствуя, как спина покрывается аллергической сыпью. Она решительно кивнула, и слезы из глаз куда-то улетучились.

Если я что-то глубоко ненавижу в жизни, так это ремонт. Особенно в тбилисских условиях. В первый раз друзья, узнав о моих планах, предложили обойтись своими силами. "Это же просто. Все чего-то помалу умеем. Главное выровнять стены", – воодушевили они. И мы, как одержимые, бросились менять электропроводку и трубы, штукатурить и выравнивать стены, красить двери и клеить обои. Иногда нас одолевала усталость, и мы выезжали на рыбалку. Но только этого, видимо, для отдыха не хватало, потому что интенсивность работ заметно упала. Ремонт затянулся. Он продолжался куда дольше запланированного месяца. Но всему, как известно, приходит конец. Ремонту тоже.

Благоверная, впавшая еще в середине работ в депрессию, слегка испортила настроение, протянув бумажку с цифрами: "Не жалко, просто к сведению: вот эти деньги вы проели и, что хуже, пропили, пока занимались ремонтом. Я считала очень приблизительно. Рабочих надо было нанять – дешевле и возни меньше".

Через несколько лет, когда вопрос опять актуализировался, я твердо отказался от помощи друзей, но воспользовался рекомендацией одного из них и договорился с бригадой его знакомых. Вид у трех работников был сильно потертый, но они обещали сделать все дешево и хорошо.

С первой частью вышло так, как они и говорили, – осмотрев комнаты, оценили свои услуги в копейки, но запросили половину суммы вперед. "Главное, что стены уже ровные. Это очень важно", – сказал бригадир, и я ощутил прилив гордости – в выравнивании стен участвовал сам.

Со второй частью обещания некоторое время не выходило ничего – ни хорошо, ни плохо. Работники просто пили целую неделю. Иррациональность происходящего объяснить они не могли, потому что все время были пьяны. С раннего утра они сыпали цветастыми тостами в хинкальных, и приходилось их вылавливать в питейных заведениях по всей округе и тащить работать. Моему терпению пришел конец, когда вечером засек их выпивающими на кухне. Я созрел для того, чтобы плюнуть на выданный задаток и нанять другую бригаду, но звезды в ту ночь вдруг расположились так, что пьяницы с утра все-таки приступили к ремонту. Когда кое-как закончили, стало непонятно – стоило ли его вообще делать и тратиться.

Когда надо было привести в порядок пол, я избрал другой путь – вел поиск мастера по объявлению в газете "Слово и дело". Сведущие люди рассказали мне о ценах, о новинках на рынке лаков и красок, об особенностях циклевальных машин и предупредили, чтобы не связывался с тучными паркетчиками – специфика работы, дескать, требует частых приседаний, сидения на корточках и ползания на карачках, и толстяки для этого не очень подходят.

Объявлений в газете было много, но ни один из вариантов не подошел. Первый паркетчик загнул цену. Другой оказался слишком занят и мог начать работать у меня только через месяц. Третий, пришедший осмотреть поле деятельности, отпугнул огромным брюхом, которое мешало ему дышать, не то, чтобы работать в полусогнутом состоянии или вовсе на корточках. Четвертый признался, что самостоятельно еще ни разу не работал, но готов проверить способности на моем паркете. Я отказался от эксперимента. Мной уже овладевало отчаяние, когда сосед предложил услуги одного циклевщика из Сололаки*, прекрасно отработавшего в офисе его жены. "Главное, очень быстро, качественно и совсем недорого. И что важно – вообще не пьет", – нахваливал он.

Мастер оказался молодым, худым, беззубым и с глубоким шрамом на переносице. Его звали Зазой. Он ходил из комнаты в комнату, равнодушно осматривал пол, иногда приседал, тыкал пальцем в подозрительную паркетину, что-то бурчал себе под нос, а мой какой-то вопрос оставил без внимания. В библиотеке глаза у него загорелись, и Заза там застрял. Но изучал не паркет, а книги. "Очень люблю Шекспира", – сообщил циклевщик, возвращаясь к первому стеллажу, где находился восьмитомник.

"Ты будешь жить на свете десять раз, /Десятикратно в детях повторенный, /И вправе будешь в свой последний час /Торжествовать над смертью покоренной!" – продекламировал Заза и объявил: "Шестой сонет".

Циклевка шла туго. Родственники, великодушно приютившие нас на девять-десять дней, в течение которых Заза должен был отциклевать пол и покрыть его лаком, на исходе третьей недели тихо заворчали, а к концу четвертой плохо скрывали недовольство. Я как мог, пытался ускорить работу, но получалось плохо. Заза покорно выслушивал мои претензии и упреки, начинал при мне что-то делать, и возвращался к томам Шекспира, как только я уходил, побежденный стружкой, пылью и вонью лака.

Иногда он встречал меня цитатами из "Гамлета". Порой из "Макбета" и "Короля Лира". Реже "Ромео и Джульетты" – этот сюжет он считал чересчур надуманным и вымороченным, и жаловал трагедию меньше других. Конец мучениям забрезжил, когда я застал его с седьмым томом – первые шесть он, похоже, уже одолел. Заза развалился в кресле, читал про себя и одновременно жестикулировал.

"Совесть у тебя есть? – возмутился я. – У родственников больше месяца живу. Хоть бы сказал сразу, что тебе месяц нужен, а не десять дней..." "Если бы не Шекспир, я бы за десять дней и закончил, – простодушно ответил Заза. – Отвлекает. Ничего с собой поделать не могу".

И тогда я взорвался и прямо спросил о том, в чем подозревал: "Ты нормальный или долбанутый на всю башку?" Заза покраснел: "Контуженный. В абхазскую войну. Видишь – шрам на лбу". Разговаривать стало не о чем.

Закончил Заза работу только, когда прочитал последний восьмой том Шекспира, - предчувствие, что он начнет перечитывать собрание сочинений с первого тома, меня к счастью обмануло. Он взял деньги, не пересчитывая, спрятал их в карман, и стал прощаться. "Деньги счет любят – посчитай. Может, ошибся", – настаивал я. Заза наотрез отказался, путано объяснив, что шекспирофил шекспирофила обманывать не станет, а если что-то и не так с деньгами, то, стало быть, судьба. Желание прикончить его почему-то вдруг пропало.

Воспроизведенные воспоминания на благоверную не подействовали. "На этот раз с мастерами повезет. Хотя бы по теории вероятности", – уверенно изрекла она. "Ремонт у нас будет эксклюзивный оригинальный", – напомнил я, но безрезультатно: ее решительность оказалась непоколебимой, а бесстрашие – непробиваемым.

"Стилизация под пиратский корабль – это скучно, – возразил Павел. – Ну, один канат в лоджии подвесишь, второй – в коридоре. Ну, сеть к стене прибьешь, штурвал – к дверям. Ну, шторы с веревками в виде парусов. Веселого Роджера под люстрой поднимешь... Дальше что?"

Я задумался. Павел - совладелец и соучредитель дизайнерской компании, к кому я обратился за консультацией, был прав – открытие в квартире какой-то бессрочной экспозиции такелажа перестало представляться годной идеей.

"Давай тебе как болельщику "Флайерс" сделаем соответствующий интерьер? Кроме шуток. Все в духе "Флайерс" – в оранжевом, черном и белом цветах. Огромный беззубый Бобби Кларк с Кубком Стэнли на всю стену – аэрографист понадобится... Мебель черно-оранжевая. Круто будет, ручаюсь. Наш уровень – сам видишь на сайте, – предложил Павел. – Пришли фотографии комнат. Укажи точную площадь, размеры стен. Будет проект в лучшем виде. Скидку сделаю – как без нее, если оба за "Флайерс" уж сколько лет болеем! Целую жизнь, можно сказать".

Я всмотрелся в монитор. Все-таки что-то неуловимое лисье было в Павле Бочарове. "Соглашайся – правда, будет круто, – продолжал он. – Одну проблему вижу – найдешь ли в своем Тбилиси рабочих высокой квалификации? Мы все-таки рассчитываем и работаем по новейшим скандинавским технологиям. Я могу прислать своих из Москвы, и даже сам бы приехал обеспечить контроль, но ведь это нереально дорого получится". "Рабочих найду", – сказал я, холодея от своих же слов.

Благоверная спокойно рассмотрела разработанный Павлом проект. "Оранжево-черный – очень даже симпатично. Особенно хорошо смотрятся плитки в ванной и туалете", – сказала она, и у меня стала таять последняя надежда. "Лоджия – кубриком останется", – панически напомнил я. "Да, конечно, – согласилась она. – А что это за вампир с чашей?" "Это не вампир, а капитан "Флайерс" Бобби Кларк. И не с чашей, а с Кубком Стэнли. У него передние четыре зуба выбиты. Будет аэрографическое изображение на всю стену в зале". "Если без него никак, то пусть будет", – улыбнулась она. "На другой стене будет Дэйв Шульц по прозвищу "Кувалда", избивающий в кровь соперника. Там много крови, целая лужа и даже брызги", - на ходу нафантазировал я упавшим голосом. Тщетно.

Подумав, я решил, что будет лучше, если ее на период ремонта не будет дома – нервы останутся целее у всех. Купил билет "туда-обратно" и вечером торжественно вручил: "Езжай к сестре, дорогая. Отдохнешь месяц. А вернешься уже в новую квартиру". Она посмотрела с недоверием и обрадовалась не сразу. "Только найди хороших мастеров", – попросила она на прощанье. "Обязательно найду", – заверил я.

Сказать – одно, а найти – другое. Тем более, когда в стране безработица, и народ кинулся зарабатывать, кто как мог. Все представлялись крутыми мастерами, умельцами на все руки, обещая при этом минимальные сроки выполнения заказа. Приходилось действовать по наитию. Наконец, в какой-то тревожный момент возник армянин Амбарцум.

"Я все могу, – сказал он уверенно. – На днях из России вернулся. Все там делал – проводку-мроводку, сантехнику-шмантехнику, кафель-шмафель, малярку-шмалярку, обои-мобои... Короче, все делал и все могу". Он огорчился, узнав, что проводку трогать не надо, а по сантехнической части – только поменять унитаз и раковины. "Проводка и трубы – мой конек, – вздохнул он. – А так – все делаю". "Аэрографию?" – уточнил я, протягивая изображение стены с Кларком. Амбарцум и смотреть не стал: "Запросто".

"Сколько времени нужно и сколько рабочих приведешь?" – я освежил все ремонтные воспоминания и договаривался со всей строгостью. "Надо на месте посмотреть. В любом случае – не думаю, что больше десяти-пятнадцати дней понадобится, – ответил он. – Работать один буду. В крайнем случае, племянник поможет – он у меня шустрый. Только рассчитываться каждый вечер будем – мне так удобнее". Амбарцум говорил очень громко, потому что был глуховат, и невыносимо много, словно отсидел несколько лет в одиночной камере без права на свидания.

На следующий день Амбарцум явился с племянником. Осмотрел комнаты, туалет, в ванную заходить почему-то не стал, и сказал: "Главное, что стены ровные. Это большое значение имеет". Я насторожился, услышав знакомые слова. Потом Амбарцум проверил кисти, остался ими недоволен и попросил купить пару прямоугольных. Когда я собрался в магазин за кистями, мастер зашел в библиотеку и остановился у первого же стеллажа. "Там ничего переделывать не надо", – бросил я на ходу.

Вернувшись с заказанными кистями, я застал Амбарцума в той же позе у первого стеллажа. "Ты что, Шекспира любишь?" – задрожал я от одной мысли. "Нет, я после восьмого класса только спортивные газеты читал, – ответил мастер. – Просто думаю". А племянник спросил: "Хозяин, альбомы у тебя есть?" "Есть, – сказал я. – Босх есть. Брейгель. Гудиашвили. Врубель... Итальянского Возрождения есть альбомы". "Не такие. С фотографиями", – уточнил подмастерье. "С какими фотографиями?" – не понял я. "Ну чтобы твои фотографии были. Твоих родственников, – объяснил он. – Люблю альбомы рассматривать". Я заподозрил, что у парня не все дома, а мне опять "повезло" с ремонтом.

Амбарцум начал с кафельной плитки. Работал он споро, но шумно негодовал по поводу выбранных цветов.

"Оранжевый и черный не сочетаются. У меня есть знакомый продавец – давай, через него поменяем на подходящие. Пару грошей доплатишь, зато хорошо получится. Нет, не хочешь?.. А это что такое? Черный кафель надо на крайний случай только внизу у самого пола, чтобы в глаза не бросался, а не эту круглую хрень посередине стены делать – так плохо, очень плохо", – ворчал он.

Я решил усилить контроль, чтобы не допустить вольностей в его исполнении: "Это не хрень, Амбарцум! Это эмблема "Филадельфии Флайерс" – есть такая команда, я за нее болею с детства. Впредь высказывайся аккуратно. И точно соблюдай количество укладываемых плиток, как рассчитано и написано, чтобы рисунок получился точный". "Знаю, что команда", – недовольным голосом отозвался мастер.

Чем занимался и как помогал ему племянник – было непонятно. Сидя в библиотеке, я слышал матюги, которыми сопровождал Амбарцум требования подать раствор, воду или установить стремянку. Через пару дней племянник перестал приходить. Ванную Амбарцум заканчивал один.

Логотип "Флайерс" предстал скошенным, и хотя был вполне узнаваем, меня не устроил. "Потом переделаю, - сказал Амбарцум. – Эти две плитки чуть-чуть подрежу, у этих трех угол среза уменьшу, и будет как в музее. Пара минут понадобится. А если сейчас начну плитки выбивать, другие тоже могут вылететь. Пусть все хорошо высохнет".

Покончив с кафельными работами, лишившими, как признался сам, нервов, Амбарцум перешел к "кубрику". В какой-то момент он начал бросать в мою сторону косые взгляды, а в голосе то и дело прорезались нотки тревоги и одновременно сочувствия. "По этому канату лазить кто-то будет?" – поинтересовался он, и, получив отрицательный ответ, пожал плечами и на некоторое время застыл в напряженной позе, глядя куда-то в даль через ставшее к тому времени "иллюминатором" окно. Когда дело дошло до штурвала, он коротко истерически засмеялся.

За обедом Амбарцум осторожно спросил, есть ли у меня дети и какого возраста, и, узнав, что есть и внук, развеселился: "Для него, да? Правильно, дети - наше все", – решил он, посматривая в сторону "кубрика". Но со всем прочим мастер примиряться не желал.

Ему не нравились светло-оранжевые обои для спален. Его напрягали темно-оранжевые шторы, которые пришлось в них вешать. А закрепляя черные и белые кухонные шкафчики на оранжевом кафеле, возмутился до глубины души: "Неужели нельзя было одного цвета найти?" Покурив и немного успокоившись, Амбарцум доверительным тоном предложил: "Слушай, не хочу лишних денег, я все переделаю, чтоб нормально было. Ты только материал купи".

Кульминация пришлась на стену с Кларком. Амбарцум долго смотрел то на эскиз, то на стену, ожидавшую аэрографическое испытание. "Нет! – твердо сказал он. – Давай, я вместо этого другое что-нибудь нарисую. Хочешь, девушку красивую нарисую... под пальмой, или на пляже загорает... в оранжевом купальнике, раз так оранжевый любишь".

Меня достали бесконечные споры с ним по всякому пустяку, и я поставил ультиматум: "Слушай, или ты будешь делать то, что надо, и без разговоров, или я привожу другого мастера. И чтобы раз и навсегда закончить с оранжевым цветом, который тебе так не нравится, - знай, это цвет формы моей любимой команды. Понял?" Амбарцум растерянно замигал: "Понял. Но давай хотя бы зубы ему дорисую – неприлично ведь..."

Он обиделся, перестал со мной разговаривать. Но долго молчать Амбарцум просто не мог. И поэтому, когда он поинтересовался местонахождением красок, я решил, что мастер ищет повода, чтобы нарушить молчание. Я сказал, где искать, но он почему-то не смог их найти.

Встревоженный я вышел из библиотеки и, конечно, обнаружил упаковки с баллончиками аэрозолей на балконе – там, куда их положил: "Вот же они!" "Это?.." – удивился Амбарцум. И стало ясно, что никакой аэрографией он в России не занимался и только набивал себе цену. "Я от руки нарисую, – предложил он. – Я хорошо рисую. В школе только по рисованию пятерка была. Даже Ленина для субботника рисовал два-три раза..."

"Амбарцум, я тебе вот что расскажу, – сказал я, сознательно отдаляясь от ящика с инструментами. – Первый ремонт я делал вместе с друзьями. У меня несколько раз возникало желание кого-то из них придушить, когда ремонт по их милости затянулся. Но я сдержался, потому что это были друзья, и потому что из выключателей все-таки не полилась вода, а краны не стали светить вместо лампочек. Второй ремонт мне делала бригада из трех пьяниц. Их от расправы спасло только то, что в последний момент я решил, что молод, и что жизнь лучше провести на свободе, чем в тюрьме за тройное убийство, и отложил кувалду. Потом у меня работал паркетчик-шекспировед. Как он ушел отсюда целым и невредимым, я не понимаю до сих пор. Зато я знаю, что сегодня мне точно ничего не помешает оторвать тебе голову, или переломать руки-ноги, или все сразу. Но перед этим прошу тебя сказать, в чем я провинился перед Всевышним, что вы – мастера, стали моим проклятием? За какой такой мой грех, ты – негодяй, наврал, что умеешь делать все, в том числе аэрографию?"

Амбарцум молчал, потом грустно сказал: "Не обратил внимания, когда договаривались, на этот аэрографик. В России работал – все делал. Думал, что это тоже делал. Оказывается, что аэрографик не делал. Ты скажи, что это такое, объясни, а я справлюсь". У него был вид человека, огорченного до крайности.

"У меня жена вот-вот вернется, а еще столько работы. Сколько чего рисовать... и кто это будет? Ну, зачем ей ремонт так понадобился?" – во мне что-то ломалось.

"Это жена такой ремонт захотела? – переспросил глуховатый Амбарцум. – Я тебе скажу: с женщинами это бывает. Не переживай - потом проходит". "Что бывает-проходит?" – не понял я. "У меня невестка – старшего брата жена, их сын мне тут помогал, вдруг с ума сошла – даже детей своих перестала узнавать, – сказал Амбарцум. – Не знали, что с ней делать. Уже хотели в больницу укладывать, но вдруг в один прекрасный день проснулась опять здоровой. А я все не пойму никак, зачем тебе такой ремонт понадобился – вроде нормальный человек". "Амбарцум, Христом прошу, пока ты, правда, не самбарцумился – бери манатки и катись так, чтоб я тебя больше никогда не видел", – я вдруг понял, что могу и не сдержаться.

Пока он переодевался и собирал свои инструменты, я сидел и прикидывал, где найти мастера, который доведет все до ума, устранит недоделки, исправит огрехи, но главное – справится с аэрографией. "Если это ты такой ремонт захотел, – подал вдруг голос готовый уходить Амбарцум, – тогда скажи, зачем этот Кларк тебе понадобился на стену?" И огорошил продолжением: "Это ведь он нашего Харламова сломал! А ты... ты, оказывается, – антисоветчик". Кажется, я чем-то запустил в него, но не попал.

Потом я связался с Павлом: "Ты вроде говорил, что есть возможность командировать своих людей?.. Да, Паша, так проще и дешевле... Только, пожалуйста, командируй непьющих. Это, во-первых. Во-вторых, чтобы не были поклонниками Шекспира, Пушкина, По, Данте, а в идеале, чтоб неграмотные. В-третьих, чтобы не были инициативные, а простые исполнители. В-четвертых, желательно глухонемые". "О, так тяжело сложилось?" – поинтересовался Павел, но остался без ответа.

* * *

Сололаки – тбилисский квартал

Амбарцум – армянское имя, означающее "Вознесение"

17060 просмотров