Тбилисские истории. Тайник купца Погосова

Боря Кисанов мечтал разбогатеть. И не так, чтобы умеренно и перестать жить на материнскую зарплату школьного учителя литературы и свою стипендию, а разбогатеть серьезно.

Отца у него не было. Он исчез из жизни Виолетты Георгиевны – матери Бори, незадолго до его рождения, оставив на память о себе только фамилию. И поэтому тоже – назло ему - следовало разбогатеть так основательно, чтобы мама не переводила нервы на нерадивых учеников, ленившихся читать больше двух страниц кряду, не говоря уже о "Войне и мире", а сидела дома в полном достатке, проводя время за любимой русской классикой, и сам он перестал тратить дни и энергию на скучные лекции и тяжелые сессии ради того, чтобы через несколько лет получить диплом и…

Дальше для Бори Кисанова становилось совсем непонятно. Ну, получил диплом – в этом он не сомневался, и что дальше? Хорошо, вне Тбилиси работать три года по распределению не пошлют, так как единственный у матери. Тогда вопрос – на какое предприятие и кем в самом Тбилиси? До получения конкретного ответа на этот вопрос оставалось несколько лет. Но вопрос из головы не выходил никогда, проявляя особую назойливость в сессионный период.

И вот Боря Кисанов раздраженно отодвинул учебник по сопромату и резко встал, опрокинув стул, на котором сидел. Резкость движений обычно флегматичного Кисанова удивила, но еще больше удивил его краткий, но энергичный монолог об острой необходимости разбогатеть. На вопрос – как, Боря объявил, что у него масса идей, ведущих к резкому повышению благосостояния, но в условиях социалистической реальности, запрещающей право на частную собственность, идти на конфликт с законом не хочется: "Потому что в этом случае теряется смысл богатства. Деньги нельзя будет тратить с легкой душой и без опаски. Либо придется думать об имеющемся богатстве за решеткой, если не конфискуют".

Выдержав паузу, Боря Кисанов торжественно сказал: "А потому самым безобидным, честным способом, дающим право абсолютно легально жить на широкую ногу, является клад! Находишь сокровище, честно заявляешь органам о находке, получаешь свою законную четверть, после чего может статься так, что всю оставшуюся жизнь проведешь, не ударяя палец о палец, если сам не захочешь. Главное, чтобы клад был реально ценным". Он взял еще одну паузу и уже менее торжественно изрек: "Вопрос – где искать и что искать. Начать с этого, и только потом действовать". Не произведя на однокашников должного впечатления, Боря Кисанов разочарованно замолчал, а чуть погодя вернулся к опостылому сопромату – экзамен начинался через час или меньше.

Теперь я точно знаю, когда он зацепился за мечту о быстром обогащении. Именно после той сессии я случайно попал на застолье, затеянное его соседями. Тогда в Тбилиси было принято в выходные или в какие-то праздники накрывать стол в общем дворе и проводить время за домашним вином, нехитрой едой и, конечно, тостами. И вот зайдя за чем-то к Кисанову, я застал его во дворе за таким столом и по законам гостеприимства сам очутился за ним. И именно в тот вечер один из соседей, произносивший тост, по ходу вспомнил: "Раньше наш дом принадлежал купцу Погосову. Богатый был человек, щедрый, хороший был человек, а жизнь к нему оказалась несправедливой…"

Купца Погосова после революции заставили ужаться. Вначале конфисковали полдома, спустя несколько лет еще половину от оставшегося, потом пару комнат, еще одну, а затем вызвали куда-то, и он, подобно многим, обратно уже никогда не вернулся. Но будучи человеком сметливым и прозорливым, Погосов успел обезопасить семью. Незадолго до своего исчезновения Погосов немыслимым по тем временам образом сумел отправить жену с детьми в Иран…

Спустя несколько дней меня застал врасплох звонок Виолетты Георгиевны – мамы Бори Кисанова, попросившей "не особо затягивая, зайти по делу" к ним. Виолетта Георгиевна была одна, Боря куда-то вышел. Она озабоченно с некоторой театральностью выбросила руку к стене: "Что вы скажете на это?"

Я поначалу не понял ее, и только приглядевшись, увидел, что все большущие стены – дом ведь был старинный, с высоченными потолками – аккуратно разделены на небольшие равные квадраты. Предвосхищая мою догадку, Виолетта Георгиевна вздохнула: "Кажется, мой Боренька рехнулся слегка. Пришел на днях домой, расчертил все стены, и теперь стучит по ним с утра до ночи. Знаете, как в кино, когда ищут тайник! Ничего его не интересует, не ест, не пьет, а едва проснется, так тут же кидается  к стенам и стучит, и стучит, и стучит… И так целый день. Иногда только, как сегодня, выскочит на час-два и обратно. И опять за свое. Спрашиваю, что ищет, в ответ – либо нагрубит, либо отмалчивается".

Пока я обдумывал, что ей сказать, Виолетта Георгиевна попросила: "Может, вы по-дружески сумеете на него повлиять, и он прекратит сумасбродствовать? Или хотя бы сможете выведать, что он делает, что ищет или что это все значит?"

Выведывать было нечего. И так стало ясно, что Боря решил найти спрятанные сокровища купца Погосова. Если, конечно, они вообще существовали. Все-таки представления о богатстве у людей разные. Купец Погосов мог вложиться в недвижимость, купив или построив просторный удобный дом. И пустить на это дело все сбережения. Или, не имея оных, взять ссуду в банке. Насколько он преуспевал – не понятно. Из богатеев того времени на слуху в Тбилиси оставались другие имена – Манташева, Арамянца, Питоева, Юзбашяна, Тамамшева. И потом, если верить застольному рассказу, Погосов сумел выпроводить за границу семью. А это могло потребовать целого состояния.

Всего этого я озадаченной Виолетте Георгиевне говорить не стал, а только постарался успокоить: "Ну, ищет что-то Боря. Простучит стены и успокоится. А если вдруг найдет что-то, значит, стоило искать". Моя логика ее сразила. Тем не менее, уже прощаясь, Виолетта Георгиевна обронила: "Понятно, все мальчишки ищут клад. Но в его-то возрасте?"

На самом деле все оказалось хуже. В старых стенах оказались гулкие пустоты. Не тайники, не замаскированные ниши, а пустоты, какие образуются со временем от "испарившихся" строительных материалов и растворов. Откликнувшись на следующий звонок Виолетты Георгиевны, я застал удручающую картину – стены были продырявлены Борей так, что запросто могли и обвалиться. Сам он сидел на полу посреди кучи мусора – обрывков обоев, осколков кирпича, штукатурки и даже кусков арматуры, и производил впечатление не вполне здорового человека. "Обещали металлоискатель одолжить, но подвели. Придется, самому разбираться, как эта штука работает и смастерить. Тогда не придется все подряд выламывать…" - сказал он словно в оправдание.

"Жадная темная айсорская твоя душа!" - тотчас закипела Виолетта Георгиевна – сына она любила, но терпеть не могла все, что предшествовало его появлению на свет: "Взалкал дармового чужого богатства! Этому я тебя учила, дикий айсор! Так я тебя воспитывала и растила!" Я же, когда она успокоилась, высказал свое мнение по поводу мнимого богатства купца Погосова, надеясь, что такая версия отрезвит Борю Кисанова.

Но он слушал рассеянно и лишь раз отреагировал на увещевания, когда Виолетта Георгиевна со всей строгостью в голосе потребовала, чтобы он немедленно прекратил мародерствовать и занялся обратным, созидательным процессом – привел дом в порядок. "Не желаю жить, как после бомбежки! Изволь сделать ремонт и поправить то, что испортил", - сказала она. Боря начал оправдываться, а я ушел, потому что начиналась чисто семейная сцена, участвовать в которой или даже наблюдать за ней мне было необязательно.

Почему я вскоре решил уже по своей инициативе посетить их семью, явно находившуюся в состоянии раздрая, - сам не знаю. И объяснить не могу. Все вышло как-то само собой. Дверь их была приоткрыта, и я слышал голоса Виолетты Георгиевны и Бори. Поскольку на мой стук они не реагировали, поглощенные спором, я попросту воспользовался тем, что дверь оказалась незапертой. Мое внезапное появление разозлило Борю, и он с упреками накинулся на мать: "Зачем?! Зачем ты ему звонила?! И именно сейчас!" Виолетта Георгиевна отрицала, что-то говорила ему в ответ, а мое внимание приковала к себе разобранная кирпичная печь. Не столько сама она, а сундучок или ларец, находившийся рядом, и, похоже, только извлеченный из нее.

Боря Кисанов нашел "заначку" купца Погосова. В ларце своего часа дожидались монеты – на вид золотые, какие-то украшения, бумаги и потерявшие назначение и функции ассигнации.  Виолетта Георгиевна требовала, чтобы Боря поступил по закону и немедленно сообщил о находке в милицию. Боря сопротивлялся, пытаясь доказать, что вначале надо привести в порядок хотя бы стены, а милиции объяснить, что обнаружил клад, когда за ненадобностью и в желании выиграть метр-полтора жилплощади разобрал печь. "Мама, пойми же, наконец, - они могут не поверить, они увидят стены и решат, что мы нашли не только этот сундук, а много других!" - возражал он.

Конечно, в его словах правда была, но что-то подсказывало, что Боря Кисанов решил обойтись со своей находкой без участия кого-то еще, и теперь только ищет оправдание или обоснование своим действиям. На меня он смотрел с нескрываемой неприязнью – свидетель ему точно был не нужен, пусть и приятель.

Виолетта Георгиевна задумала было сделать из меня ненадолго третейского судью, но не получилось. "Не знаю – сами решайте, как быть, я тут не советчик", - сказал я, собираясь уходить. "А ты, собственно, куда сейчас идешь, и, вообще, зачем приходил?" - раздался вслед полный недоверия и злости голос Бори Кисанова.

Я понял, что на этом наши приятельские отношения закончились: если бы Боре пришлось уступить требованию матери и оповестить милицию о находке, то, видимо, он сделал бы это еще и из опасения, что о случившемся мог разболтать я, и тогда у него начались бы большие неприятности, если же удалось бы настоять на своем и добиться отступления Виолетты Георгиевны, то я для него на всю жизнь мог остаться человеком, который слишком много знал о нем лишнего, а то и вовсе потенциальным шантажистом.

Находка изменила жизнь Бори Кисанова. Не знаю – поделился ли он, как было положено в те годы с государством, получил свою законную четверть или сколько там ему полагалось, во сколько была оценена находка, и была ли уж такой действительно ценной. Или же на свой страх и риск оставил себе все.

Из института Боря ушел. Особых дружеских отношений он и так ни с кем не поддерживал, я был исключением, и то, как оказалось временным, поэтому и знать, чем он стал заниматься, на факультете толком никто не знал. Кто-то случайно узнал, что Боря с матерью вроде съехали со старой квартиры, находившейся около проспекта Плеханова, и перебрались не то в Дигоми, не то в Сабуртало*. Потом вдруг кто-то пустил слух, что он эмигрировал за границу, а Виолетта Георгиевна осталась одна. Все это пятьдесят на пятьдесят – могло быть, а могло и не быть. Кисанов ни с кем не был близок, поэтому вскоре о нем стали забывать.

Я встретил его случайно спустя лет десять или чуть больше. Боря Кисанов медленно шел по Александровскому саду и внимательно смотрел под ноги. Увидев меня, совершенно не удивился, и, не выказывая ни радости, ни каких-то иных чувств, так, словно мы виделись в последний раз накануне, сказал: "Обязательно поднимай с земли фольгу из сигаретных пачек. Особенно когда видишь, что фольга аккуратно сложена. Знакомый ювелир поделился секретом: в такую фольгу часто заворачивают небольшие драгоценности – камушки, цепочки порванные, когда в ремонт несут. Не упусти шанс".

Хотелось думать, что Боря Кисанов пьян или придуривается. Я спросил о Виолетте Георгиевне и где они живут, но он только и сказал, что у них все хорошо, и быстро пошел прочь. Потом остановился и крикнул: "Не приходи к нам. Слышишь – и не вздумай! У нас все хорошо!"

Больше я его никогда не видел, и ничего о нем не слышал. Остались только воспоминания о том, как он яростно и даже ожесточенно мечтал разбогатеть. И вроде даже достиг цели, найдя тайник тбилисского купца Погосова. Но что это ему дало, и дало ли что-то хорошее хотя бы на какое-то время, об этом знает только он сам – Боря Кисанов, и, возможно, его мама Виолетта Георгиевна, педагог русского языка и литературы, в моменты гнева на сына, называвшая его "темным варваром айсором".

* Сабуртало, Дигоми – тбилисские кварталы